Очаг на башне - Страница 26

Она откинула одеяло и тут же вновь резко набросила на себя.

– Нет, отвернись.

– Ася, да что с тобой?

– Отвернись, я сказала. И скорей, Вербицкий заскучает.

Симагин отвернулся. Он стоял лицом к двери и ничего не мог понять.

– Возьми, – раздался Асин голос. Она уже укуталась до шеи, будто мерзла, и на журнальном столике лежала полупустая, покомканная пачка.

Он подошел и сел на край постели. Ася отодвинулась.

– Асенька, – произнес он тихо. – Что-то случилось?

Она взялась за книгу, будто не видя и не слыша.

– Он чем-то тебя обидел, пока меня не было? Да? Нет?

– Симагин, – сказала Ася устало. – Ну кто он мне, чтобы мочь меня обидеть? Это можешь только ты.

– Я? Асенька, ну это правда, совершенно случайно я заработался, сегодня же у нас впервые...

– Андрей! Ты ему рад-радешенек, а у него глаза мертвые, он подлец. Он смеется над тобой, презирает, он враг тебе и нам. Он через труп твой пойдет!

Симагин встал.

– Ася, – сказал он серьезно, – я не знаю, почему у тебя такое идиотское настроение, но либо объясни, либо держи его при себе. Я с ним десять лет не виделся, а ты все портишь! Стыдно! – он захлебнулся негодующе.

– Какой же ты дурак, – потрясенно ответила она, глядя ему в глаза.

Он вздрогнул.

– Мы поссоримся, – отчеканил он.

Он ушел. Она чуть не расплакалась. Он ушел. И в дверях взглянул на часы. Он даже не подозревал, что этим ее добил. Его "Полетик" давно стал символом. Она всегда ловила момент, когда Симагин, ложась, снимал часы. Это значило: сейчас. На миг она словно бы ощущала раздвигающее, пронзительное движение, с которым Симагин входил в нее, – и сердце валилось в звонкую глубину. Она уткнулась в подушку.

Вербицкий презрительно повертел пачку, выщелкнул сигаретку, закурил.

– Дамская травка...

– Что же ей, махру сандалить? – пробурчал Симагин. Вербицкий усмехнулся.

– За это время ты научился разговаривать, – похвалил он. – Поздравляю.

– Да-да, – ответил Симагин, думая о чем-то своем.

– Так вот. Подавление собственных мотиваций – преступно и подло. Ладно, пусть вы не способны создавать людей запрограммированных – хотя не факт, что не научитесь попозже. Но вы научитесь создавать людей одинаковых. Нормальных. А всякая гениальность – это отклонение, уродство. Вы сделаете всех жизнерадостными кретинами без малейшей ущербинки, без индивидуальности, без всякой способности к творчеству!

– Да я как раз хочу, чтобы не гибла возможность к творчеству!

– У кого? У согласных и веселых? Что они могут?

– Погоди. А обычное лечение нервных болезней ты принимаешь?

– Да. Здесь разница. Вы лишаете человека способности выбирать, бороться с собой, побеждать себя...

– Ну, знаешь, есть куда более интересные и нужные занятия, чем постоянная борьба с собой.

– Да-да. Маршировать во славу рейха, например. Электронный фашизм ты предлагаешь. Насилие над сознанием!

– Да ведь к хорошему же!..

– Кто скажет, что хорошо, а что нет? Местком? Партком?

– Да погоди, Валерка, очнись! При чем здесь местком? Если человека лечат, ле-чат, от болезни, если он мучиться перестает – хорошо это или нет?

– Смотря от чего он мучился! Не мучаются только идиоты. Вы лишите человека индивидуальности. Пусть уродливой, больной – но только такие и способны к творчеству!

– Как раз больной-то уже мало способен к творчеству! Он, знаешь, только болячки свои лелеять способен. А если этот твой сильно индивидуальный параноик башку кому-нибудь раскроит кирпичом – это не насилие? Кто ответит за преступление?

– Дело не в преступлении! Дело в том, что этот параноик, как ты говоришь, видит мир так, как, быть может, никто до него и никто после него! И этим он важнее, нужнее миллиона добреньких обывателей!

– И ты еще обвиняешь в фашизме меня?!

– Вы перестанете орать или нет?! – болезненно крикнула Ася из темноты коридора. – Как же можно?..

И исчезла, призрачно мелькнув светлыми крыльями халата. У нее, оказывается, роскошные ноги, смятенно осознал Вербицкий. С побитым видом Симагин встал.

– Сволочи мы... – прошептал он. – Слушай, Валер... малгаб проклятый... прости. Может, мы пойдем, а? Я провожу...

Вербицкий издевательски усмехнулся. Так издевательски, как только сумел – потому что опять звенела проклятая струна.

– Ну, проводи, – разрешил он.

Дождь перестал, но было промозгло, и темень стояла такая, что хоть глаз коли, в белые-то ночи; одно название от них осталось, небо чугунное, а тошнотворный, липкий воздух будто напустили из газовой плиты. Да, не забыть бы, завтра в институт идти, в симагинский институт, а ведь встречаться-то с Симагиным мне больше не хочется; вся жизнь – это далеко не то, что хочется, это всего лишь "надо", и вечно взбадриваешь себя тем, что в результате очередного "надо" может появиться нечто интересное, но интересного не появляется... будь проклято и бетонное "надо", и трухлявое "интересно", не могу больше, не могу, правда.

Дождь перестал, было темно, тепло и душисто, как в южном саду. Симагин с удовольствием вдыхал влажный стоячий воздух, напоенный запахами влажной июньской зелени. С Асей бы выйти погулять на сон грядущий... Ася. Ах, как неладно, и что это на нее нашло? А посидели здорово, как встарь, всласть – только объясняю я неумело. Надо было не горячиться, а сразу оговорить, что потенциал сознания – то есть несовпадение воспринимаемого мира и представления о мире – есть один из базисных параметров личности. Ноль – человеку, в общем-то, несвойственная, чисто животная адекватность, влитость в окружающее. Ни о каком творчестве тут и речи быть не может. Дальше область малых рассогласований, которое встречаются чаще всего, но не обеспечивают выраженного творческого выхода. Еще дальше – область рассогласований оптимальных. Человеку кажется, будто он мыслит и действует единственно возможным образом, а на деле чуть ли не каждым поступком и представлением нарушает стереотипы и создает новое, иногда нелепое, а иногда очень нужное миру. И область патогенных рассогласований. Они настолько велики, что не имеют с миром точек соприкосновения, отвергаются им. Вот тут-то отторжения конструктивных областей неизбежны. Проблема в том, что с ростом экономического перенапряжения и политической централизации нарастает жесткая организованность, регламентированность поведения, а это сдвигает группу патогенных рассогласований все ниже, заставляя ее откусывать от группы рассогласований оптимальных самые лакомые куски. И противопоставить этому жуткому процессу, кроме ахов и охов, пока нечего... Надо было сказать. В следующий раз обязательно скажу. Валерке должно понравиться, раз уж он так за шизиков горой. Сейчас, пожалуй, уже не стоит все сначала – он устал чего-то, вон лицо какое больное...